воскресенье, 9 мая 2010 г.

День Победы

Как только появилась эта песня про День Победы, так сразу стало общим местом, что это - праздник со слезами на глазах. И ведь так оно и есть.
Мой дед, Сергей Жемайтис, ушёл на фронт в первые дни войны и через два месяца был убит немецким снайпером. Ему было 32 года. У него остались жена и две маленьких дочери, одна из них позже стала моей мамой. Я слушал её и бабушкины рассказы про войну, про эвакуацию, про то, как дедову двустволку обменяли на несколько буханок хлеба, когда совсем нечего было есть. Я тогда мало что понимал, но бабушка часто плакала, вспоминая, как всё это было, и я, маленький мальчик, плакал вместе с ней.
Там, где я рос и играл с ребятами, был косогор, на который после войны свозили грунт и мусор с полей сражений Подмосковья. Мы играли на этом косогоре, он был нашей детской площадкой. Там мы находили гильзы от винтовочных и пулемётных патронов, и они были нашими игрушками. Мы были детьми детей войны, и хотя сами этой войны не видели, память о ней была где-то вот тут, совсем рядом. Мы играли "в войнушку", и в этой игре были "наши" и "фашисты".
В 1991 году совсем незамеченной прошла в Москве важная акция. Три десятка немцев прибыли в Москву, чтобы от имени немецкого народа попросить прощения у советских (тогда ещё) людей. Это была делегация христиан, и большую часть пути - через Польшу, Белоруссию и так до Москвы - они проделали ПЕШКОМ. Только когда кто-то очень уставал, ему разрешалось немного отдохнуть в автобусе сопровождения, который ехал в темпе пешеходов. Акция покаяния должна была состояться на Красной Площади. Но немцев под благовидным предлогом не пустили в центр столицы. Им предоставили большой дом культуры на окраине, и там собралось около сотни москвичей, оповещённых по сарафанному радио. Немцы встали перед русскими на колени на сцене ДК и попросили у них прощения за причинённые страдания, за то, что из Германии в нашу страну пришла война. Я был там. Я переводил. Я плакал.
Несколько лет назад, уже в нулевые, мы с моим коллегой, немецким журналистом, были в Петербурге и делали большую передачу о блокаде Ленинграда для немецкого радио. Мы были в музее блокадного Ленинграда, говорили с людьми, пережившими блокаду, записали множество интервью. Люди рассказывали об этом так, как будто это было вчера. Мы побывали на Пискарёвском кладбище, где похоронены жертвы блокады. И там мой коллега разрыдался и сказал мне, что ему стыдно, что он родился немцем. Потом мы это, разумеется, не вспоминали.
Сегодня чиновники моего родного города потратили 40 с лишним миллионов рублей на то, чтобы разогнать тучи над Москвой и посредством парада продемонстрировать всему миру, а главное - нам самим, - боевую мощь нашей державы. Сколько стоил керосин, чтобы заправить пролетевшие над нами железки (а летали они несколько раз - репетировали) - это, наверное, военная тайна. Сколько заплатили устроителям, ведущим и участникам разных "победных" концертов, которые сверкали и заливались на всех главных каналах телевизора - это уже тайна коммерческая.
Зато ветеранам, которых сегодня осталось совсем немного, показали, что о них ещё помнят: им налили по фронтовой чарке, накормили кашей и устроили в парках танцы. А ещё подарили солдатские фляги из старых советских запасов, а на их брезентовые чехлы нанесли добротные надписи с числом 65.
Главный итог - день Победы стал днём большого шоу, в том числе и политического. Днём шоу-бизнеса.
С праздником, дорогие соотечественники!
Со слезами на глазах.

День Радио - 1

День Радио - странный день. Для большинства людей он и не праздник вовсе. А для меня - праздник втройне.
1. В семидесятые годы юноши должны были поступать на службу в Советскую Армию уже с военной специальностью. Волею судеб выпало мне получить специальность радиотелеграфиста, или, по-простому, радиста. Полгода я ходил на занятия в радиотехническую школу вместе с тремя десятками таких же, как я, допризывников района. Зато, когда нас призвали в СА, мы уже были радистами 3-го класса. И сразу, минуя учебку, пошли на боевое дежурство. Дежурство это заключалось в том, что мы, рядовые, сидели в резиновых наушниках перед огромными греющимися ламповыми приёмниками, и каждый был настроен на свою частоту. И когда начиналась передача посредством азбуки Морзе (точка - тире, тати-тати), мы должны были записать остро отточенным карандашом её содержание на специальном бланке. Обычно это была непонятная комбинация из букв и цифр, но сам процесс написания был очень ответственным. Мы принимали неизвестные сообщения от неизвестного нам абонента, а потом приходил прапорщик и уносил радиограмму - видимо на расшифровку, или куда там было положено её уносить.
Или же нам приносили бланк с таким же непонятным текстом, и мы передавали его неизвестногму абоненту в какой-то точке земного шара. Единственно возможной обратной связью с неизвестным коллегой было попросить повторить кусочек текста, если что-то не понял или не успел записать. Или запросить вести передачу медленнее, но это было, как бы это сказать, - дурным тоном.
Для всяких таких стандартных просьб и команд были свои сокращения, обычно из трёх согласных. ЩРЩ - передавайте быстрее, ЩРС - предавайте медленнее и т.п. Кстати, ДМБ - это именно наше, радиотелеграфное обозначение слова дембель, и оно получило распространение во всех остальных родах войск. Мы понимали, что являемся лишь маленькими колёсиками в огромной армейской системе, но отдавали себе отчёт в том, что в этих шифрограммах содержатся важные сведения о передислокации целых дивизий, испытаниях новейших бомбардировщиков и прочих ужасно важных вещах. И если мы перепутаем цифру или напишем не ту букву на бланке, какую-нибудь далёкую дивизию отправят на Кубу вместо Магадана, или какой-нибудь эшелон направят не к той границе, где собирается на нас напасть потенциальный враг. А что такой враг есть, что он не дремлет и что его зовут Западный Милитаризм - это мы знали наверняка.
-
Я никогда не был технарём, скорее тяготел к гуманитарным ценностям, что и привело меня позже в языковой ВУЗ. Но именно с тех пор я нахожу эстетическое удовольствие в разглядывании и прослушивании старой винтажной техники. Особенно ламповой. В том числе военной - вся эта аппаратура делалась на совесть. Ламповый звук, который мы тогда не ценили, - это совершенно особый мир, и любители тратят сейчас огромные деньги на ламповые преды и усилители, чтобы слушать через них музыку.
А вот азбука Морзе официально больше нигде не применяется. Надобность в ней отпала, так как появились всякие декодеры и энкодеры и прочие цифровые и программные инструменты для передачи на расстояние и шифровки/дешифровки сообщений. Но есть ещё любители - РАДИОлюбители, которые передают друг другу сообщения на этом языке.
С праздником, дорогие товарищи!

Продолжение следует...